Милорд, я вызываю вас на дюель!

[TheKakTyc]

Опять-таки летнее творчество.
Участвовала в дуэлях Типичного писателя. Задание было написать короткую историю по предложенной картинке.
Всего их три и каждая очень короткая. Читается легко, по крайней мере две последние.
Если что я победила. Выкладываю, разумеется, только свои варианты.Здесь в вк можно ознакомиться со всей дуэлью.


Ход первый.



Они дышали туманом. Он пропитал их насквозь. Белые вязкие лохмотья реальности терзали их души, мучили восприятие монотонной бесконечностью.
Белые как молоко, как снег, как сахар …
- Почему я это помню?
Четверо спутников остановились и повернули головы в сторону источника звука. Чёрные птичьи маски с длинными клювами глянули на пятого тёмными матовыми стёклами. И он ответил им таким же безжизненным взглядом. Никто не укорял, но звук чужого голоса заставил вновь тосковать по старому миру.
Прекрасному старому миру, где шёл холодный снег зимой. Где он клал сахар или мёд в горячее молоко, чтобы согреться. Мёд был жёлтый как…
Пятый задрал голову, наивно полагая, что сможет увидеть источник света, но там был только туман. Над ним и вокруг. Он не давил на них, но спины сгибались под давлением. Белый дым заставлял кутаться плотнее: опасно, если на голой плоти останется влажный след испарины. Он не высохнет. Мелкие капельки пристанут к коже навечно.
Третий из четвёрки спутников шагнул к отставшему, второй - удержал его. В ответ на непонимающий взгляд он только покачал головой. Они повернулись к пятому и замерли, ожидая чего-то.
Четыре чёрных сутулых фигуры были похожи на… Если бы пятый мог рассмотреть их получше, то образы и ассоциации полились бы в его голову как по волшебству. Маска мешала, но она же и защищала. Птичьи клювы необходимы: они очищают воздух, не дают туману прикоснуться к телу. И всё же они дышат туманом. Они пропитаны им.
Туман – неотъемлемая часть каждого из них.
- Я – туман?
Третья маска, что рванулась ко пятому с самого начала, освободилась от хватки пленителя и подошла ближе.
- Ты не туман, - её мягкий тихий голос влился в разум ласковой волной.
- Мира… - выдохнул пятый.
Смеющееся лицо возникло перед его внутренним взором и растаяло, растворилось в молочной белизне.
- Останься с нами, - всё также тихо попросила она.
Третья будто боялась, что их может услышать кто-то кроме тумана и вездесущих ворон, чьи личины они пользуют для защиты. От кого и что они пытаются уберечь?
Три маски смотрели на двоих и ждали, не вмешиваясь. У Миры было особое право: она могла пытаться повлиять на решение пятого.
Реальность снова колыхнулась, породив образ живой красавицы. Рыжие волосы развевались на ветру, круглое конопатое лицо сияло румянцем, а руки тянулись к нему…
Длинные руки, обмотанные чёрным рваньём. Они обняли его. Третья прижал к себе мягкое тело пятого и тихо всхлипнул.
- Пожалуйста, останься.
Пятый помнил, как рыжие волосы потускнели и выпали, лицо Миры обрело мертвенную бледность, а тело похудело, превратившись в живой скелет. Как долго они шли, даже не думая защищаться? В какой момент они начали сооружать мантии, пытаться сохранить от себя хоть что-то?
- Слишком поздно, Мира, - подал голос второй. – Оставь его, нам нужно идти.
Спутники всё понимали, но ни от кого из них нельзя было получить хоть щепотку сочувствия.
- Помоги мне снять маску, Мира, - попросил пятый.
Она потянулась к капюшону чёрной накидки и откинула его. Не издав ни звука, третья расстегнула ремни, неестественно сильно стягивающие обмотанную чёрным тряпьём голову. В последний момент она удержала маску, не дала ей соскользнуть сразу же.
Пятый видел чёрные стёклышки над длинным клювом, а представлял карие сияющие глаза. Он помнил, как она плачет, и этого было вполне достаточно.
- Прощай, - он мягко отстранил её руки.
Птичья личина отстала от давно несуществующей плоти. Белый дым выскользнул из отверстия, где должно было быть лицо пятого. Его одежда потеряла форму и начала медленно оседать на землю. Третья рванулась обнять его в последний раз, но ничего материального кроме мантии она не коснулась.
Мира опустилась на колени и замерла. Сутулая вытянутая фигура сжимала последнюю память о памяти.
Первая маска развернулась и пошла вперёд, за ней поплелась четвёртая. Второй ещё не мог отвести взор от скорбящей спутницы, но, в конце концов, он позвал её по имени, которое успел забыть за долгие годы.
- Мира.
Третья поднялась и пошла за ним. Когда-нибудь что-то закончится: либо воспоминания, либо туман.

Ход второй



Моя дорога усыпана лепестками алых роз. Среди тёмных туч проглядывают солнечные лучи. Я стою прямо, балансирую на носках, потому что сзади у меня тяжёлые чёрные крылья. Всего этого вы можете и не видеть, но это не значит, что я лгу.
Подол моего платья развевается на ветру. Железный доспех защищает шею и грудь, его хитрые выступы обхватывают крылья. Волосы собраны на затылке и скручены в тугие косы, как требует придворный этикет.
На моих руках нет оков, только замысловатые браслеты.
Я дышу ровно и спокойно.
Вы можете плевать мне в лицо и обзывать ведьмой, убийцей, предательницей, но я буду стоять на ковре из розовых лепестков и разглядывать тяжелые серые облака, надеясь, что свет коснётся моей израненной души раньше, чем боль окончательно сведёт с ума.
Вы можете смеяться над моим убогим видом: тёмным рваньем, мало где прикрывающим стыд, грязными сальными волосами. Вспоминать, как я ползла до площади, потому что пятки разодраны в мясо. Но вашего наглого торжествующего смеха не слышно на обрыве, где я ищу проблески солнца в пасмурном небе.
Вы можете швырять в меня камни… и дополнять мой прекрасный мир бабочками. Могут ли бабочки летать со скоростью кинутого неумелой рукой булыжника? Конечно, нет. И серая бабочка порхает медленно и грациозно. Быть может она присядет мне на лицо или на волосы, а может на окованное металлом плечо. Но только образ крылатой красавицы останется в моей памяти, а не дикая боль смятых костей и плоти.
Покуда моя дорога усыпана кроваво-красными лепестками, я не чувствую жара вашего огня. Столб, к которому вы меня крепко привязали – иллюзия, порожденная вашим общим извращённым сознанием, не способным ни на что, кроме жестокости. В этом мире ваши путы – моя свобода.
Мои крылья.
И когда серые облака разойдутся, чтобы напоить душу темного ангела солнечным светом, вы поймёте, кто из нас действительно верит в бога.

Ход третий



Выход есть.
Всегда найдётся одна-другая лазейка в мире, где можно пренебречь физическим объектом. Филипп понял это, ещё когда только-только попал в коридоры.
Создатель расстелил бесконечное шахматное поле и расчертила его серыми стенами лабиринта. Броди и ищи смыл жизни сколько хочешь. Однажды его мозг переключился на иное восприятие реальности. Пути назад не было. Единственный созерцатель отправился бродить в поисках других достойных.
Филиппу попадались разные люди, но они не двигались. Стояли как экспонаты в галерее и, казалось, даже не дышали, но безусловно были живы. Однажды он очень долго простоял рядом с такой статуей и смог-таки заметить, что грудь поднимается и опускается так медленно, что, не желая, не увидишь.
Когда на его пути вырастали преграды, он повторял свою излюбленную фразу, и стены растворялись. Серая дымка пропускала его, а потом вновь обретала каменную плотность.
Филиппу сначала нравились наполненные тишиной коридоры. Он встречал новых людей. Одно время он приходил к экспонату-девушке, своей внешностью не уступающей созданию Пигмалиона, но дальше бесконечных нудных монологов дело у них не зашло. Филипп оставил её в покое.
В конце концов, люди поднадоели, и он стал больше смотреть на картины. Некоторые из них были похожи на фотографии, какие-то напоминали окна в другие реальности или нереальности, с замершим пейзажем. Та, к которой он чаще всего ходил была не из таких.
Рядом стоял мужчина в костюме и шляпе. Его руки в белых перчатках наводили на мысли о кролике. Том самом, который нырял в нору, заманивая любопытную Алису. Экспонат одновременно был указателем, привлекающим внимание единственного наблюдателя.
Чёрная рама запускала Филиппа в коридор, такой же серый, как и окружающие стены, но дальше в перспективе проход становился светлее. В конце сияла дыра с куском неба. Белые облака двигались. Время двигалось в недосягаемой близости. Обычно Филипп стоял и смотрел пока не начинало ныть душа, а на глаза не наворачивались слёзы. Потом он вновь шёл гулять по коридорам памяти, которая как назло выхватывала неподвижные мгновения, а не саму жизнь.
Люди, которых он встречал когда-то, остались каменными изваяниями, моменты из жизни – бесцветными фотографиями, а миг его смерти на дне колодца обернулся бесконечностью.